Вот этому везет!
Вот этому везет!
Поди угадай: что принимать за счастье и что считать несчастьем?
Все началось с ярко-алого, как костер, заката. Солнце полыхало в острых верхушках елей за озером и бросало лучи прямо в широко открытые двери кузницы. Когда Эйдис обернулся к дверям, ему пришлось даже зажмуриться. Но, может быть, не только от яркого света… Там он увидел еще кое-что. Слегка размахивая рукой с какими-то листками бумаги, по тропке неподалеку от кузницы шла девушка. Это была Гунта, продавщица из кооперативной лавки.
Нельзя сказать, что до этой встречи Эйдис не знал Гунту. Нет, он знал ее давно, так давно, что трудно было вспомнить то утро, когда он увидел ее впервые. Она была всегда тут же, рядом, почти столько же времени, сколько он жил на свете. Когда-то Гунта - девочка Гунта - бегала там, внизу, мимо мельницы. С тех пор прошло, пожалуй, больше двадцати лет. Но то, что Гунта очень красива, он понял только в этот час заката. Он долго смотрел вслед, пока девушка не скрылась за ивами у мельницы. За это время железный обод колеса так остыл, что его пришлось вновь положить на угли и раздувать горн. Такая рассеянность не делает чести колхозному кузнецу.
С этого часа Эйдис потерял душевный покой. Сваривал ли он какие-нибудь части или ковал подкову, мысли его то и дело возвращались к Гунте. Все чаще возникала надобность заглянуть в кооператив. Каждый раз, прежде чем перейти дорогу, Эйдис наклонялся над чаном и рассматривал свое темное от загара лицо. Что за несчастье с его льняными волосами: не лежат, как у людей, сколько ни причесывай - тут же опять встают и упрямо торчат кверху. А еще беда, что в лавке всегда толкутся люди. Приходилось и Эйдису покупать что-нибудь. Наконец в один прекрасный день, когда он, багровый от смущения, принес домой оцинкованное ведро, мать всплеснула руками:
- Ой, сыночек, третье ведро на одной неделе! Что с ними делать, на базар, что ли, везти?
- Пригодятся, - буркнул Эйдис и поспешил скрыться в кузнице.
Если раньше при встречах с Гунтой Эйдис перекидывался дву- мя-тремя словами, хотя краснобаем он и не был, то теперь слова вовсе застревали у него в горле. Он только смотрел на нее и вздыхал.
Но лед постепенно подтаивал, и Гунта стала все чаще поглядывать на Эйдиса. Иногда по вечерам, закрыв лавку, перед тем как пойти домой, девушка приближалась к двери кузницы и спрашивала: «Что это кует сегодня кузнец?» Однажды даже попробовала приподнять тяжелую кувалду. Надо ли рассказывать, что чувствовал при этом Эйдис!
Такое поведение Гунты постепенно придало мужества застенчивому кузнецу. Как все это произошло, он и сам не смог бы объяснить, но невозможное совершилось. Однажды в субботу он застал Гунту в лавке одну. Девушка была весела, она откровенно дразнила Эйдиса и предложила встретиться вечером у обрыва Диких Яблонь.
В тот день молот в кузнице пел громче обычного. Если бы кто-нибудь сумел понять его речь, он услышал бы слова: «Любовь! Любовь! Любовь!…»
Иной раз солнце садится - не успеешь оглянуться, а другой раз мешкает, как усталая старуха. В этот раз оно совсем не намеревалось заходить. Казалось, кто-то привязал его веревкой или пригвоздил к небу. Наконец оно все же проявило милосердие и кое-как переползло через озеро. Тогда Эйдис в последний раз ударил по наковальне и пошел умываться.
По берегу вилась утоптанная стежка. Сколько раз Эйдис шагал по ней, направляясь на рыбалку! Однако сегодня твердая глина гудела под его подошвами как-то особенно! Наверно, чувствовала, что идет влюбленный человек. Ну ясно, ведь Эйдис был влюблен - иначе сердце не билось бы так гулко.
Если какой-нибудь, в сущности, не злой человек когда-либо желал, чтобы с земли сгинули все люди, то в этот вечер таким человеком был Эйдис. Пусть исчезли бы хоть на то время, пока он пройдет от кузницы до обрыва Диких Яблонь. Но наши желания не всегда исполняются. По крайней мере, телятник Кирсис никуда не делся - надо же быть такой напасти! - приплелся на луговину косить вику. Никто другой, а именно Кирсис! Во всем колхозе не было старикашки хитрее. Он-то уж обязательно все приметит и догадается, куда Эйдис, умытый и приодетый, торопится в этот субботний вечер. Душа у Эйдиса ушла в пятки - можно сказать, спряталась в самые каблуки, - и шаги стали неуверенными. Но что поделаешь, конечно заметил!
Кирсис прервал работу. Отвернул косу и, уперев косовище в землю, встал, словно статуя, поджидая парня.
- Куда, кузнец, собрался? - Эйдис остановился. - Видно, на рыбалку?
Спасение само шло в руки. Значит, еще не догадался, хотя в голосе Кирсиса уже послышалась приметная усмешка.
- Да, да, на рыбалку! - обрадовался Эйдис. - Может, подцеплю у обрыва какого-нибудь шального окунька. На закате хорошо клюет.
- На донки?
- На донки, на донки!
Эйдис уже надеялся, что счастливо миновал Кирсиса. Но тот и не думал продолжать косьбу, а прямиком направился к нему.
- Слушай, это верно, что ты купил в Риге для донок какие-то больно звонкие бубенчики?
- Верно.
- А ну покажи, - Кирсис с косой уже стоял на тропинке, - какие они?
Этого еще не хватало! Рыболов собрался на рыбалку без снасти! Теперь Кирсису все станет ясно.
Чтобы спасти то, что еще можно было спасти, Эйдис ударил себя ладонью по лбу.
- Ну и баранья башка! Вот уж именно: поспешишь - людей насмешишь.
- Тогда валяй за ними! Я еще провожусь здесь немного.
Эйдису ничего не оставалось, как повернуться и спешно податься домой за донными удочками и бубенчиками. Сердце кипело от злости, но ничего не поделаешь.
Бубенчики, наверное, и впрямь не давали покоя Кирсису. Когда Эйдис, сунув под мышки свои донки, почти бегом вернулся на берег, Кирсис снова перестал косить.
Он брал в руки то один, то другой бубенец, позванивал, подносил к уху и прислушивался к серебристой песенке.
- Ишь, что придумали! Изобретают атомы, изобретают всякие машины для кукурузы - и еще остается время изобретать вот такие безделки… Агент по заготовкам рассказывал, что теперь и спиннингу уже приходит конец. Вместо него будет что-то наподобие пистолета. Бац - и отправил блесну прямо в нос щуке. Махать руками, делая забросы, не будет никакой надобности. Так и с этими звоночками. Почитывай себе газету, будто сидишь в своей конторе, и жди, когда окунь позвонит по телефону.
Наконец-то Кирсис нагляделся на новинку. Назвонившись вдоволь, он вернул бубенцы Эйдису и, вздохнув, сказал:
- Придется и мне завтра по случаю воскресенья сходить на озеро и поискать какую-нибудь рыбешку.
Теперь Эйдис больше не мешкал и, собрав снасти,.быстро зашагал дальше. В конце концов все обошлось благополучно. Старик, наверно, ничего не заметил.
За обрывом Диких Яблонь ходила слава одного из красивейших мест в этих краях. Там круча подступает к глубокому омуту. Четыре дикие яблони склоняют кривые ветви, почти касаясь водного зеркала. Весной они купаются в водах паводка. И, конечно, такое местечко облюбовали окуйи. Об этом знал каждый житель округи.
Когда Эйдис подошел к обрыву, он с облегчением вздохнул. Гунты еще не было. Он постоял у одной яблони, у другой, заглянул в омут. Насторожился. В темной воде что-то мелькнуло. Тень от рыбы? Она разбудила в Эйдисе заядлого рыболова. Может, и в самом деле попробовать, пока нет Гунты? Он еще ни разу не удил с бубенчиками, как привез их из Риги. Все некогда было.
Эйдис оглянулся: не видно ли Гунты? Нет, ее не было. Ведь Гунта с улыбкой предложила: «К вечерней заре…» А солнце лишь чуть-чуть коснулось вершин елей за озером. По всей вероятности, он малость поспешил.
Сдерживая себя, Эйдис немного помедлил, затем начал разматывать лески. Чтобы все выглядело по-настоящему, он прихватил с собой даже баночку с червями.
Без ненужной спешки кузнец забросил одну за другой все лески. Удилища воткнул в землю, а к кончикам их подвязал по бубенчику. Наконец все приготовления были закончены, а Гунты все не было. Он уселся возле своих удилищ и терпеливо стал ждать. В лугах, в той стороне, где косил Кирсис, скрипел дергач. По временам в заводи, гоняясь за добычей, выплескивалась щука. Внизу, у мельницы, кто-то, должно быть, гонял гусей. Их гоготание далеко разносилось в вечерней тишине.
Вдруг легонько пропел звоночек. Ага! Самый любопытный уже подошел и трогает червя! Затем звоночек резко дернулся и захлебнулся, а удилище согнулось. Рыболов потянул - и на траве запрыгал окунь.
- Добрый вечер! - как самый звонкий бубенчик раздался за спиной мелодичный голос. Кузнец даже привскочил.
Ох, до чего же она красива! На плечи спускался с головы яркий платочек. На точеных ногах Гунты - белые парусиновые туфельки. А глаза!… Темно-синие, как самая лучшая в мире сталь! Лицо девушки светилось приветливой улыбкой.
Эйдис шагнул навстречу и протянул Гунте руку, но тут же похолодел, увидев, что в ладони у него зажат - пропади он пропадом! - только что выловленный окунь. Кузнец бросил рыбу на траву, но первые мгновения встречи уже были исчерпаны. Второй раз протянуть девушке руку он не посмел. Оба они в нерешительности стояли под дикой яблоней.
- Как хорошо, что ты пришла, Гунта!
- Почему бы мне не прийти, Эйдис? - голос Гунты был теплым, но тоже звучал не совсем смело.
- Да, почему бы тебе не прийти, Гунта…
Она чуть повернулась, опираясь на левый каблук, и тихо засмеялась. Пальцы ее теребили веточку яблони.
- Какой сегодня чудесный вечер! - выдохнул Эйдис.
Гунта засмеялась. И вдруг взяла его за руку.
- Я ни разу не каталась на твоей новой лодке… И мы могли бы нарвать кувшинок…
- Да, мы могли бы это сделать.
Тут тревожно прозвенел бубенчик. Эйдис машинально отпустил руку Гунты и ринулся к воде. Опомнившись, он виновато взглянул на девушку. Она будто и не слышала звона и продолжала пощипывать веточку.
А звонок заливался как бешеный. Наверно, на крючке билась крупная рыба.
Эйдис посмотрелл на омут, потом на Гунту, снова на воду и опять на Гунту.
Бубенчик продолжал требовательно звать.
- Я сейчас, Гунта, - виновато попросил Эйдис и бросился вниз. Кузнец снял с крючка рыбу, снова забросил леску и хотел было вернуться к Гунте. Но тут опять зазвонил бубенчик. И тотчас призывно зазвонила вторая донка, третья… Что-то неслыханное! Только успевай вытаскивать! И рыболов работал, как говорится, в поте лица. Окунь за окунем вылетал из омута. На траве набралась изрядная грудка трепещущей рыбы. Хорошо еще, что на склоне была небольшая впадина, а то окуни, те, что были побойчее, добрались бы обратно до воды. Оркестр бубенчиков продолжал заливаться. Когда наконец наступил перерыв, Эйдис радостно воскликнул:
- Вот видишь, Гунта, как нам везет!
Но куда же девалась девушка? Только темные стволы яблонь торчали на светлом фоне вечернего неба.
Эйдис бросил удочку и в несколько прыжков оказался наверху.
- Гунта!
Но она была уже на внушительном расстоянии - она уходила опустив голову.
- Гунта! - позвал Эйдис.
Девушка наклонилась еще ниже и побежала. Мелькали коричневые от загара ноги и парусиновые туфельки. Яркий платочек цвел маком. И вот лепестки мака опали… Девушка исчезла за зеленой заводью.
Кажется, Гунта крикнула что-то в ответ? Или ему только почудилось…
- Оставайся, оставайся со своими рыбами… Тебя… только они…
Эйдис грузно прислонился к стволу. Весь мир в одно мгновение безвозвратно утонул в пучине. Так бережно ковавшееся счастье сгорело, превратилось в пепел. На глаза кузнеца навернулись слезы.
- Проклятые окуни! Проклятые окуни!
Окуни в тот вечер действительно будто с ума сошли. Теперь уже трезвонили все бубенцы одновременно.
Эйдис долго стоял у яблони. Потом тихо спустился вниз и продолжал удить. Что ему еще оставалось делать! На сердце давил камень, во рту горчило.
Солнце зашло. Светлая летняя ночь бесшумна обняла уснувшую землю. Грустный, одинокий рыболов сидел на берегу и угрюмо смотрел на темную воду.
Наконец и он поплелся домой. В одной руке - донные удочки, в другой - три прута тальника с нанизанными на них крупными прекрасными окунями.
Старику Кирсису тоже некуда было идти. Он все еще сидел на краю поля на камне и жевал трубку. Он был погружен в музыку тихих звуков и шумов летней ночи и даже не заметил Эйдиса. Только когда тот, поникший, проходил совсем рядом, Кирсис взглянул на кузнеца. Увидев гроздья окуней, он вздохнул с завистью:
- Вот этому везет!…