Ошибка

Миг беды, как и миг удачи, порой непредсказуем. Сколько часто мы оказываемся лишь на волосок от них. Проскользнут рядом, обожгут будто бы ненароком и забудутся со временем.

В прошлом году Алешке, моему сыну, на Волкоте здорово повезло — поймал несколько крупных окуней. Воспоминание об удаче вдохновляет его и в это лето.

— Поедем на Волкоту, поедем на Волкоту, — слышу от него несколько дней.

На счастье объявляется родственник Анатолий — за двое суток одолел на новенькой, только что купленной «Ладе» две тысячи верст от Мурманска и тоже рвется на рыбалку именно сюда, на любимые свои местечки. Анатолий сосредоточен, деловит и почти всегда удачлив. Лишь приехали, натянул до подбородка японские сапоги-костюм, забрался по грудь в речку и пошел, куда нравится.

У нас таких сапог нет, поэтому уходим ниже к деревушке Семчинки, где сухие и доступные берега. По воде расходятся круги, рыба играет лихо, но клюет средне и одна мелкота — окунишки, плотвички. Так себе, в общем-то. Проходит час, другой, а в садке не густо.

По реке продираются на плоскодонке двое деревенских — видно, сети ставили.

— Эй, мужики, там одного, в сапогах, не видели? — спрашиваю.

— В красной шапочке, что ли?

— Ну да.

— Ви-идели, — дружно кивают мужики. — О-от таких, — один из них, помоложе, рубит ладонью по локтю, — язей хапает.

Чувствуется, не шутит. Настроение у нас с Алешкой минорное, собираем удочки, возвращаемся вверх. Издали алеет над рекой красная шапочка Анатолий стоит в воде почти там же, как и заходил. Аккуратно забрасывает на середину, где деревенские сделали прорез в тине, чтобы забрасывать сети.

— Дядь Толь, поймал? — спрашивает Алешка.

Анатолий, не спуская глаз с поплавка, достает из садка небольшого язька.

— И все?

Он поднимает садок, в нем ворочается еще один, огромный — килограмма на два — язище.

Ну что нам остается? Солнце еще высоко, Анатолий до темноты наверняка из воды не выберется. Скрепя сердце разбираю вновь удочку, забираюсь по пояс в реку, смутно надеясь на удачу. Сын остается на берегу, наблюдает сразу за нами двоими. На удивление спорко стала клевать плотва — чем глубже, тем крупнее. Захожу подальше, забрасываю — поплавок уходит «на потоп», рука произвольно делает подсечку, удочка сгибается.

— Упустишь, не прощу, — кричит с берега Алешка.

Не упустил. Не язь, однако, здоровенная плотвица такие на Двине ловятся лишь на донку. Алешка радостно пляшет на берегу. И тут я делаю непростительную ошибку. Мне хочется быстрее забросить туда, где клюнула эта плотвица, и я с размаху бросаю ее на берег. Бросаю и сразу же осознаю, что там, в осоке, сыро, путано, и рыба может пропасть.

Сын несется за упавшей рыбиной и отскакивает в сторону.

— Ты чего? — недоброе предчувствие шевельнулось в груди.

— Змея, — говорит он без страха, но с интересом.

— Змея?!

Мигом выскакиваю из реки, бегу к сыну. Он стоит перед гнилой бревнушкой, оставшейся от мостика через ручеек. На ней, свернувшись в круг, лежит жирная коричневая, с черными зигзагами на спине гадюка. Рядом, в ямке с черной болотной водой, трепыхается плотвица. Гадюка словно не замечает ни нас, ни рыбину — размечталась, видно, на солнышке.

— Папка, я ее удочкой прогоню, — говорит Алешка.

— Не надо, она здесь хозяйка.

— Жалко, — вздыхает он. — Такая рыбина.

Анатолий меж тем выбирается на берег, говорит, что пора бы собираться домой. Рассказываем ему наперебой о змее. Он не удивляется.

— Да там их не одна. Там их целый гадюшник. Пусть себе живут.

— Дядь Толь, а как ты язя поймал? — спрашивает Алешка.

— Ну как. Очень просто, — солидно, растягивая слова, отвечает он. — Стою, понимаешь, Алеш, у берега, вспоминаю — вроде бы под кустом в прошлом году окунь крупный брал. Забрасываю — чувствую вроде как зацеп. Я удочку вверх — вижу: леска струной и в траву пошла. Я сильней тащу — у него голова высунулась. «Ну, — думаю, — раз воздуху хватил, никуда теперь не уйдешь». Леску рукой в натяг держу, сам к нему подбираюсь. Подобрался, сразу его за жабры и в садок. Обычное дело.

— Да, обычное, — с сожалением за нашу неудачу говорит Алешка.

Мы едем домой в темноте, долго одолевая лужи в перелеске, и я думаю: «Что, если бы Алешка не заметил змею и она бы его укусила. Б-р-р». От этих мыслей не по себе. Как хорошо, как удачно все обошлось.

— Ты меня простил, сын? — спрашиваю.

— За что?

— За то, что плотвицу к змее бросил.

— Прости-ил, — говорит сын великодушно, думая уже о чем-то другом.