Щука

Щука

В октябре это случилось. В первых числах. Жерлиц на речке поставил дел Стулов четыре штуки. Три на плотву, а четвертую на маленького плюгавого ершика. И улов в тот раз вышел у деда особенный. Четыре щуки и попались. Три, пожалуй, по килограмму — рыжие, прогонистые. А четвертая, которая на ерша польстилась, такая оказалась, что стоит разговора. Немного поменее пуда. Сама цвета аспидного, толстая, будто чурка, брюхо замшевое, а глазищи круглые, точь-в-точь, как у дедова кота Порфиши.

И как разинул дед палкой ей пасть, то даже плечами повел, словно озяб.

— Ах ты, — говорит, — нечистый дух! Это же у нашего культиватора зубьев, и то поменее!

Притащил дед добычу в избу, а к вечеру стали они со старухой прикидывать, куда рыб употребить? И получается так. Одну себе надо оставить, на холодец. Другую — дачнику Борису Георгиевичу. Зажился дачник в деревне до самой осени, снастей из города понавез полный сундук, а рыбы изловить никак не может… Третью рыбу — снохе послать, Агашке, на Новую деревню… А четвертую, главную, выходит, и девать некуда. Соседям подарить — больно жирен кусок получается. Покупателей по деревне нету: чуть не в каждом доме свои рыбаки… Поросенку скормить — опять жалко!.. Ну, прямо голова кругом идет!..

— Полный бы расчет, — вздыхает дед, — махнуть с рыбиной в район, на базар. Потому что не имеется у нас в Акатове для этой великолепной вещи настоящего применения. С ней хорошо под какой-нибудь банкет угадать. Куда-нибудь в промысловую кооперацию. А то неплохо под праздник или еще под гулянье какое-нибудь.

— Как же, — забеспокоилась старуха, — ты, дед, в город собираешься, если через два дня Петру Михайловичу тарантас починить обещался? А сейчас только и ожидай — вот-вот ненастье объявится.

— Да, — почесал маленько пониже поясницы дед, — не иначе, придется дойти, Петю попросить. Может, и обождет чуток с тарантасом…

А в это время в сенях щеколда стукнула и входит сам Петя Овчинин, председатель. Будто учуял, что про него разговор.

Поздоровался. На лавку присел. Пачку «Беломора» вынул, деда угостил. Задымили мужики. И говорит Петя:

— Я, дедушка, к твоей милости. Давай-ка обождем с тарантасом. День-другой и пешим похожу — ноги не отвалятся… А вот не съездишь ли завтра на базар? В Кимры? Меду колхозного кадочку надо продать. С плотниками за свинарник рассчитаться не хватает.

Тут бабка их разговор маленько перебила и Пете своего знаменитого кваску поднесла. В ковшике. А квас у бабки такой, что иному бутылочному пиву не уступит.

Отхлебнул председатель и дальше продолжает:

— Время, дед, сам знаешь, какое. Картошку скоро начинаем копать. Мужики все заняты. О бабах даже и не поминаю — труженицы наши бабы… А потом мед тоже — продукт ответственный. Не каждому доверишь. Уж я на тебя, как на гору каменную… Выручай!..

Деду, конечно, разговор такой очень даже по душе. Однако он виду сразу не подал.

— А что, — спрашивает, — Петр Михайлович, неужели так никого и не остается из нашей замечательной колхозной молодежи, чтобы направиться в данное путешествие? Им бы, молодым, и карты в руки!

А Петя Овчинин, следует сказать, насквозь каждого колхозника видел. Как иной врач пациента на рентгене.

И про щуку тоже полностью был извещен. В этом, положим, хитрость не великая: сам дед еще с утра разблаговестил про добычу свою налево и направо. Даже вроде приема в избе устроил и всем рыбину показывал.

И отвечает Петя Овчинин:

— Вся наша молодежь нынче занята. Не баклуши бьет — в поле трудится… А тебе чего не поразмять старые кости? Ты, я слышал, очень крупную рыбину изловил. Вот заодно и продашь. Кстати, и дорога выйдет бесплатная.

Ну, дед Стулов еще одну папироску у председателя потребовал и вскоре объявил согласие. Тут они в кладовую пошли и кадочку с медом осмотрели. Кадочка очень складная, новенькая, дубовая, на железных обручах. А уж о самом меде и толковать не приходится. С травы кипрея пчелы наносили, что по гарям лесным растет. Духовитый мед, натуральный, небалованный.

Так и договорились. Чтобы к утру был дед с медом на катере. А когда Петр Михайлович прощаться стал, то, между прочим, так выразился:

— А насчет цены правление тебя контролировать не собирается. Как продашь, так и продашь. Притеснять не будем. Потому что каждому колхознику известно, кто такой есть дед Стулов!

И руку деду пожал с особенной крепостью…

Еще затемно выехал дед. Первым катером. И на базар попал чуть не ранее всех. Пока суть да дело, талон на продажу выправил, весы получил с мелким разновесом, фартук, нарукавники. Бороду расчесал с особым тщанием, чтобы на грех волос какой в кадушку не угодил. И место выбрал до чего складное! Под навесом и на углу. Куда ни пойдет публика — все на дедов товар наткнется.

И товар свой дед Стулов с большим умом распланировал. Посередине весы, за ними разновес. Налево меду кадочка и блюдце небольшое с ложкой — для пробы. А направо газетка постелена. И на ней щука — рылом к покупателям. Так что все в порядке…

В порядке-то в порядке, а вот дальше и произошло!..

Закаялся в скором времени дед. Потому что не только медом колхозным никто не интересуется, но даже и никаким окрестным товаром. А все вокруг щуки толкутся. Свалка целая! И всякую ерунду порят. Один спрашивает, сколько рыбине годов. Другой — чем она питается. Третий — когда зубы меняла. Четвертый — где поймал. Пятый — на какого живца. Шестой кричит, что с рыбьих харчей такая не вырастет — здесь дело темное! Седьмой… да, тьфу! Разве их всех пересчитаешь? А покупать — ни-ни! Никто даже и ценой не поинтересовался.

Старушка еще какая-то к самому прилавку притиснулась. За руку мальца держит краснощекого. А тот возьми да сунь палец щуке в пасть. Ну, известно, окровянился: у таких упитанных кровь всегда сильно бежит. И заверещал, что заяц в капкане. А старушка за ним следом. И, главное, на деда — зачем торгуешь опасной продукцией? А дед ей:

— Что я, намордник, что ли, на щучину одевать должен?

А рядом другие продавцы бесятся, потому что ротозеи их товары тоже заслоняют:

— Таких, — кричат, — щук надо в зоопарке показывать, а не по колхозным рынкам развозить, людей пугать…

И пошло! И пошло!.. Одно слово — базар!..

И вдруг видит дед, лезет между народу к нему, как бы сказать, личность. Роста небольшого, конопатая, невзрачная, под левым глазом синяк свежий, и так густо со свежего похмелья дышит, что все ей дорогу уступают. Пробралась к прилавку, ладошку деду ребром сует и говорит сиповато:

— Кабы не этот переполох, так, может, и разминулся бы с дорогим человеком. Скоро, скоро друзей забываете! Да неужели так и не признали?.. Михаил Ефимович я! А знакомство наше произошло в третьем году. Хотя и в обстановке несчастных обстоятельств… Теперь, может, припоминаете? Крокодильчика же вашего (на щучину указывает) вы под прилавок схороните. Все равно на него покупателей скоро не сыщете. Потому что товар, как говорится, некондиционный. А кроме того, данный объект служит в настоящий момент большим препятствием для одного очень актуального разговора.

И так на деда Стулова дыхнул, что с тем вроде столбняк приключился. И тут же упрятал дед щучину под прилавок, после чего весь митинг вокруг щуки стал быстро рассасываться.

Тут и вспомнил дед… Верно!.. В третьем году летом гражданин этот с катера «Каманин» слез и напросился на сеновал переночевать. Как любитель-рыболов представился. Все хвастал еще — лещей очень здорово умеет ловить на пареный горох. Дед ему, с дураков, и ялик свой предоставил, и омут, где рыбачить, указал, и даже гороху в печке напарил. А тот вместо гороха возьми да запусти в любимый дедов омут два заряда толу. Взрывчатки, значит. Что леща потом всплыло — это просто жуть! А деда, как назло, в одночасье на Новую деревню к снохе понесло. Он только издали слышал, как вода фукнула. Спасибо, бакенщики на реке оказались — подъехали, взяли личность за грудки и на первый же катер под расписку милиционеру сдали. Акт составили. А в омуте том и по сию пору ни одна рыбина так и не живет.

Как вспомнил все это дед, его от злости даже в краску бросило. «Ах ты, — думает, — хапуга! Ах, разбойник! И хватает же у тебя совести с разговорами соваться!»

А личность ровно дедовы мысли читает, ручку к груди приложила и дальше изливается:

— Кто старое помянет, тому глаз вон! Неужели не дошло, что обращаюсь к вам по единственной причине — желаю прежнюю вину искупить. И по сему предлагаю оформить один вопрос ко взаимному благоприятствию.

А у деда меж тем торговлишка пошла. Стали мед пробовать. Отвешивает дед товар, а цену держит. Никак не снижает. Потому, что мед очень качественный. Вывесит посуду и положит тютелька в тютельку. А на рынке, известно, хозяйки такое поведение не очень одобряют. Которая позубастее, та даже скажет:

— Доложил бы немножечко, старый веник!

А дед ей в ответ:

— Это только в министерствах докладывают. А здесь колхозный рынок!

И сурово так подмигнет.

А личность сбоку стоит, наблюдает и опять к деду:

— Вам, — говорит, — прекрасный старичок, с таким собачьим характером торговать придется до морковкина разговенья. Вот у вас по лысине и пот уже тронулся, а товару продали всего один килограмм триста пятьдесят. Прекратите, умоляю, на пять минут ваш бизнес. И вторично предлагаю оформить один вопрос к обоюдному удовольствию.

А сам животом по прилавку ползет, чуть-чуть не в бороду деду вцепился. И сипит на ухо:

— Уж если на то пошло, могу рекомендоваться официально. Работаю от детдома. Референтом по продовольственным заготовкам. А если не понимаете — агентом по снабжению. Вот он и мандат! — И сует бумажку какую-то мусленую.

— Так! — на малую толику соображает дед. — Понятно! Ну и в чем же дело?

— А в том, — отвечает, — желвак старый, что я всю эту пчелиную окрошку забираю сразу. В оптовом порядке и даже с бадьей вместе. Не могу видеть, чтобы мучился почтенный человек по мелкой продаже — жилы из себя тянул. Совесть не позволяет. А за ценой не постою. Сейчас все и оформим.

— Да что это такое за оформим? — выпучил глаза дед.

— Вот что такое. Сколько у тебя меду?

— С тарой двадцать семь килограммов было.

— Эка невидаль — двадцать семь. Забираю! А расписку ты мне напишешь на сорок. Только и всего! Барыш пополам. А дальше твое дело телячье. Разве маленько поможешь медок с картофельной мукой пересортить. У меня и мука поблизости для этой цели припасена. Понял?

— Понял, — мычит дед Стулов. — Только как-то непривычно мне такое дело. Да и бочка непродажная.

— Не все, конечно, с молоду учены, — говорит личность. — Поэтому и непривычно. А на лешего тебе эта лохань сдалась? На, я тебе десятку за нее прибавлю.

— Нет! — уперся дед. — Мне за бочку председатель бороду оторвет. Коли хочешь, давай в другую тару мед перекладывать.

— А где у тебя другая?

— У меня, — отвечает дед, — нету. А тут на базаре наши деревенские должны творогом торговать. У них, пожалуй, найду поплоше кадочку. Обожди маленько!

— Ждать, — хрипит личность, — интересу мало. Давай и я тогда за мукой сбегаю. Закрывай магазин! И через пять минут ворочай обратно!

Наказал дед соседям, чтобы товар приглядели, и весы, и щучину, вышел из-за прилавка, с народом смешался и прямым ходом в милицию.

А в милиции был в ту пору участковым наш же, акатовский, Васюха Блохин. По прозвищу Пучок. В том дело, что Васюхина мать сыну такую уж специальную прическу устроила с самых ранних годов. Так и объясняла — для удобства обращения. И приходился Васюха деду Стулову родным, внучатным племянником, что ли? Ну и отчаянный же был когда-то этот Васюха! Первый по деревне заводила! Что говорить, и деду не раз случалось своей рукой пробовать, крепко ли пучок на голове у Пучка держится… Только давно это, конечно, все было. А теперь Васюха — младший лейтенант и, кроме ордена, еще четыре медали имеет. Шутка?! Хотя пучок пуще прежнего бережет и даже одеколоном освежает.

В общем дед племяннику все по-свойски выложил. И личность форменно описал.

— Большая, — говорит Васюха, — тебе, дедушка, выходит благодарность. Вот что значит кровный родственник!.. Глаза, говоришь, разные? Конопатый? Востроносенький? Он, пожалуй, самый и есть! Сдается, не этого ли молодчика в области разыскивают. И, ежели тебе тайну открыть, давно по нему тюрьма плачет. Он всяческих бед натворил. Браконьер первеющий, что по рыбе, что по зверю. Два лося за ним числятся. И другие фактики есть — поважнее. Техникум один опутал, больницу кругом обобрал. А теперь, видишь ли, к детдому какому-то присосался… Хватает же еще дураков на белом свете!.. Ну, айда, дедушка!

Только подошли они к прилавку — личность уже там стоит, дожидается и в лапах мешочек держит, должно быть, с мукой. Тут личность и пригласили. На минутку. Для выяснения обстоятельств…

И, надо сказать, пошла после этого случая торговля у деда очень бойко. Еще пароход какой-то дальний к пристани подошел, и разбежались пассажиры с него за продуктами по городу. А пассажир — человек стремительный, все куда-то мчится, торопится: а вдруг без него пароход отвалит. Для коммерческого же оборота лучше такого покупателя не придумаешь: торговаться у него времени в обрез, и продавца он, по той причине, не зажимает. Так без всяких осложнений дед мед и разбазарил.

«А теперь, — думает, — на свободе, без хлопот, я и щучиной своей займусь».

Только нацелился из-под прилавка ее вытащить, обратно идет Васюха, племянник.

— Придется, — говорит, — дедушка, антракт сделать. Давай заканчивай торговлю! Пойдем протокол оформим!

— Да что вы все, нечистый дух, словно сговорились — оформим да оформим! — забушевал дед. — Скажи, скорость какая занадобилась! То два года жулика ловили — поймать не могли, а теперь, эвона, пожар получился! Нет, брат Пучок, обожди! Я колхозные дела переделал, а сейчас и свои пора офор… Тьфу! Рыбину надо продать!..

А Пучок словно чужой сделался. И на племянника-то совсем не похож. — Никаких, — режет, — не может быть «обожди»! Давай слезай с прилавка, и в срочном порядке!

— Да как же, Василий Семенович! — благует дед. — Это за то, что я на такую отчаянность решился, ты же мне и жилы на ногах подрезать собираешься? Думаешь, не знаю, как ты округ этого протокола теперь водить начнешь? Это же волынка верных часа на три. Никак не менее! До завтрего, что ли, мне здесь оставаться? На койке, в Доме крестьянина, со щучиной ночевать, может, прикажешь? У меня в колхозе делов не переделано! Деньги с собой общественные. Председателю завтра тарантас кончать надобно.

— Ничего, — отвечает Васюха, — не можем тебе утешительного сообщить. Конечно, постараемся по пустякам не задерживать. Навстречу пойдем твоей старческой сознательности. А сейчас извини. Дело, как говорится, казенное… И давайте, гражданин, не задерживайте!..

Ну, ничего не скажешь! Обошелся все-таки племянник с дедом по-родственному. Сорок минут всего и держал. Даже слово дал, что больше таскать не будет. И вернулся дед на свое место.

Только глаза протер, видит — напротив его Медведицкий рыбхоз торговать устраивается. Прямо с Волги подчалили. Корзины таскают с рыбой. Парная рыба — и лещ и судак. И щук сколько хочешь. Нормальных щук. И получается, как бы сказать, конкуренция.

Делать нечего — вытащил дед свою щучину, а около нее опять одни болтуны грудятся. Напротив рыбу берут, а у деда только ахают — либо зубы скалят. И, что всего противнее, продолжаются вопросы разные. А один, в очках, прыщавый такой, волосы длинные, вытащил из кармана рулетку и спрашивает:

— Разрешите, гражданин, смерить, сколько в ей будет сантиметров?

Хотел дед с ним сцепиться, но сдержался:

— Кого сам поймаешь, того и обмеряй! — только и сказал.

А тут вскоре и базару конец. Свистят. Звонки дают.

Так и не продал щуку дед. И, между нами говоря, на обратном пути ужасно лаялся. Всем попало: и личности, и племяннику, и рыбхозу и колхозу. И даже начальству всякому.

А дома, представьте, все обошлось. Прямо чудесно обошлось! Разрезала бабка ту щуку, почистила, напластовала в кадочку, крупной солью засыпала и тяжкий гнет положила. И получилась отменная штуковина. Хоть в пироги, хоть в похлебку.

И теперь, когда все уже утряслось и срок тому прошел порядочный, вспоминает дед Стулов случай этот с большой симпатией. И даже гордости на себя напускает:

— Мы, — говорит, с начальником городской милиции очень активно участвовали в задержании одного крупного шаромыжника. И хотя погорел я в тот раз на базаре со щучиной, зато государству оказал помощь немалую… Так что уж особенно убиваться не приходится. Тем более, что щук в нашей речке, слава богу, хватает. Никуда не девалися. Надо будет — я еще здоровее поймаю.

И тут же рассказывать примется в очень точных подробностях.