Снова в Гвиане

Снова в Гвиане

Перед отъездом я женился, и вместе со мной в Гвиану ехала моя жена.

Плавание было не особенно спокойным. Многие пассажиры, в том числе и моя жена, страдали морской болезнью. Чтобы сократить эти мучения, я решил высадиться в Парамарибо, вместо того чтобы продолжать путь до Кайенны. Благодаря этому я выиграл шесть дней, так как из Парамарибо как раз должен был отплыть красивый голландский пароход, который отправлялся в Альбина — местность, находящуюся напротив города Сен-Лоран-дю-Марони. Как чиновник, ехавший к месту службы, я не имел права изменять назначенный мне маршрут, но судовой врач выдал свидетельство о том, что по состоянию здоровья моей жене необходимо сделать остановку, и мы высадились в Парамарибо.

Голландский пароход был почти такой же роскошный, как «Франция». Нам отвели превосходную каюту, в которой кровать была куда удобнее, чем обычные на пароходе диваны. Плавание длилось всего тридцать четыре часа.

Мои родители были в восторге, что опять видят меня, и очень тепло встретили мою жену. Поместили нас в только что отстроенном хорошеньком домике. Мы занимали первый и второй этажи. Просторные веранды я приспособил для ночной ловли насекомых: натянул на стены белые полотнища и сделал из них навес в виде потолка.

Вначале я, как и прежде, употреблял керосиновые лампы, но вскоре благодаря моим парижским приобретениям мне удалось установить баллоны для светильного газа, использовав для этого остроумную систему. Теперь можно было освещать ацетиленом не только веранды, но и все комнаты в доме. Это вызвало всеобщий восторг; в те годы электричество было почти неизвестно в Кайенне, и, честное слово, ацетилен представлял собой большой прогресс.

Известного исследователя господина Гальмо так пленила наша осветительная установка, что он взял с меня обещание передать ему все это оборудование, когда я буду уезжать.

На этот раз я приехал в Гвиану вооруженный опытом. И, хотя я по-прежнему был руководителем работ, находившимся в подчинении у своего отца, я все же надеялся широко развернуть охоту за насекомыми. Официальное поручение, возложенное на меня министерством колоний (научные изыскания для Колониального сада), давало мне полную возможность для этого.

Я поручил своим подчиненным — ссыльным, которые были снова выделены в помощь мне, — собирать растения в ближайших окрестностях Сен-Лоран-дю-Марони, так как должен был препарировать их тотчас после сбора.

Срубая дерево, мне оставляли образцы: один в поперечном разрезе, а другой — в продольном; с одной стороны я их покрывал лаком, другую оставлял в первоначальном виде. Кроме того, я засушивал для гербария листья и цветы этого дерева, а плоды сохранял в банке со спиртом.

Я собрал очень много интересных образцов гвианской флоры. Но, так как мне через некоторое время пришлось из-за болезни жены и родившегося у нас ребенка поспешно выехать во Францию, я не мог осуществить основную свою задачу: собрать образцы всех древесных пород, имеющихся в Гвиане.

Как жаль, что мне не довелось завершить свое начинание, — ведь в Парижском музее, да и нигде в другом месте, я не видел коллекции, подобной той, которую хотел составить!

Зато я успел собрать тысячи живых орхидей. Я привязал к изгороди своего сада ветки, на которых цвели эти паразитические растения. Я рассчитывал привезти все эти красивые цветы во Францию. Директор Колониального сада позволил мне оставлять у себя орхидеи, так как сам он мало ими интересовался. Но, увы, я уже говорил, что мне пришлось поспешно выехать, и я даже не успел как следует упаковать свои растения. У меня просто сердце разрывалось. Сколько трудов пропало напрасно!

^{Гелиотроп индийский и посещающие его бабочки}

^{(Французская Гвиана).}

Но больше, чем орхидеи, больше, чем образцы древесных пород, меня интересовал гвианский гелиотроп, обладавший особой привлекательностью для бабочек. Я посадил много этого гелиотропа и, желая расширить охоту на бабочек, обильно снабжал своих ловцов рассадой, для того чтобы они посадили ее вдоль лесных тропинок.

Вскоре я добился своего назначения членом дисциплинарной комиссии, судившей ссыльных за совершенные ими в лагере проступки. В комиссию обязательно полагалось вводить чиновника ведомства общественных работ, ибо он, являясь лицом посторонним для администрации мест заключения, мог сдерживать суровость двух других членов комиссии: коменданта лагеря и офицера охраны. Очень немногие из моих коллег соглашались взять на себя эту сложную обязанность, которая требовала к тому же постоянных разъездов. Но я хотел работать в этой комиссии. Я мог, как мечтал еще в юности, хоть немного смягчить участь ссыльных. Кроме того, мне было важно бывать в лагерях внутренней части края. После заседаний комиссии у меня была возможность заняться сбором насекомых, добытых моими охотниками, и постоянно поддерживать с ними связь.

Все лагеря находились в лесной чаще, а поэтому добыча здесь была гораздо богаче, чем в районе Сен-Лорана, где лес был уже расчищен.

***

В воскресенье я всегда совершал в одиночестве прогулку в пироге. Сначала плыл по Марони, а потом сворачивал в один из узких ее притоков. По берегам с обеих сторон высились огромные деревья; их верхушки сплетались. Полумрак еще увеличивал фантастический характер пейзажа.

Но в девственном тропическом лесу одиночество еще не означает тишины и молчания. Вокруг непрестанно щебетали птицы, кричали обезьяны. Очень интересно было наблюдать, как четверорукие прыжками перебираются с одного берега на другой, раскачиваясь и хватаясь за лианы.

Даже если я и не привозил с этих прогулок богатой добычи, они мне были очень приятны, потому что я отдыхал от людской суеты.

Впрочем, для того чтобы обрести спокойствие, мне не нужно было обязательно уходить в леса. Я находил его в своем саду, где с удовольствием разводил различные растения и овощи.

Однажды утром меня ждала весьма неприятная неожиданность: все грядки с овощами были опустошены. Я с ужасом осмотрелся вокруг и увидел муравьев-маниоков. Это были отставшие отряды — большая часть муравьиного полчища уже уползла. Они тащили из моего сада кусочки листьев, так как каждый листок превращали в целую уйму квадратиков...

В Гвиане, слава богу, все растет очень быстро, и вскоре насаждения мои возродились.

Любознательность энтомолога взяла верх над пережитым огорчением, и я решил внимательнее присмотреться к местным исполинским муравейникам. К сожалению, на изучение их не хватало времени — меня поглощала работа. Все же мне удалось сделать весьма интересные наблюдения.

Пользуясь решетом, пропускавшим через свои отверстия муравьев, мои подручные собрали довольно любопытные образцы личинок жуков-бронзовок, живущих в муравейниках в качестве нахлебников. Такие бронзовки обычно продолговатой формы, очень плоские, черного цвета; у некоторых видов надкрылья расцвечены красными полосками.

Мои помощники пользовались и другими решетами, которые задерживали муравьев и пропускали более мелких насекомых, живущих в муравейниках.

Можно было бы многое сказать о сожительстве различных видов насекомых с муравьями, но, повторяю, я не успел заняться этими исследованиями.

***

Раз уж зашла речь о муравьях, я расскажу о двух связанных с ними неприятных случаях.

Как-то ночью, когда я охотился под моими верандами, на них налетели тысячи крылатых муравьев-маниоков, которых, так же как и бабочек, привлекали лампы.

Как известно, у самцов и самок муравьев при их появлении на свет есть крылья, которые позволяют им улетать из родного муравейника. После брачного полета самец умирает, а у самки крылья отпадают: они излишни для обитательницы галерей и камер муравейника, не выходящей наружу. Мои злополучные веранды были облеплены крылатыми путешественниками. Мы вооружились метлами и с большим трудом отбили ужасающее нашествие.

Второе воспоминание касается другой разновидности муравьев — знаменитых красных муравьев. Хотя красные муравьи гораздо мельче муравьев-маниоков, они опасны для человека.

Как-то раз, чувствуя себя очень усталым после охоты, длившейся несколько часов подряд, я прилег отдохнуть под деревом. Это было в окрестностях Сен-Лорана, в местности, именуемой «Белые пески». Место действительно песчаное, и поэтому я уснул без страха, зная, что никакая змея, никакой скорпион, никакой паук-птицеяд не подползет ко мне. Но зато едва я пробудился (а спал я не больше четверти часа), как с ужасом увидел, что мои белые брюки стали совершенно красными. По одежде ползали тысячи муравьев.

Положение мое было опасным: укусы этого насекомого очень болезненны, а если на человека нападет большое количество красных муравьев, он может умереть. В одну секунду я сбросил с себя всю одежду и, оставшись в костюме Адама, отбежал в сторону и осторожно отряхнул куртку и брюки.

Я отделался несколькими укусами, но с тех пор дал себе слово спать только в наглухо запертой комнате.