Из воспоминаний детства

Из воспоминаний детства

«Маленький бретонец, сейчас я стукну тебя головой о купель; скорей разобьется гранитная купель сия, чем крепкая твоя бретонская голова», — так сказал по-бретонски славный каноник, крестивший меня в Кемпере в январе 1883 года (я родился 31 декабря 1882 года). Он попросил у моего отца разрешения добавить к ритуальным формулам христианского крещения эти слова, веками бытовавшие в нашем краю. Вряд ли следует добавлять, что «стукнул» он меня чуть-чуть и что моя крепкая бретонская голова с честью выдержала этот удар. Впоследствии всякий раз, когда я слишком своевольничал, отец с досадой напоминал мне эти памятные слона, добавляя: «Каноник, который тебя крестил, не ошибся».

Отец не подозревал, насколько он близок к истине; я как был упрямцем, так и остался им навсегда. Вся моя жизнь тому свидетельство, и не случайно я рассказал о своем крещении по бретонскому обычаю. Если я стал тем, каков я сейчас, то обязан я этим своему упорству, своему упрямству: я поставил перед собой цель, следовал ей и достиг ее.

Но почему же я поставил перед собой именно эту цель? Почему я стал натуралистом и посвятил себя энтомологии, вместо того чтобы стать инженером дорожного ведомства, хотя отец мечтал, чтобы я сделал именно эту карьеру? Мне трудно ответить на это «почему», но я попытаюсь объяснить, как все это случилось.

Еще в детстве во мне обнаружились задатки того, что я впоследствии назвал своим призванием. Начну с анекдотических случаев.

Когда мне было пять с половиной лет, мой отец, в свободное время занимавшийся геологией и ловлей насекомых, нашел среди прибрежных скал на живописном полуострове Крозон, между Брестским рейдом и бухтой Дуарнене, где мы проводили каникулы, великолепный обломок горного хрусталя. Это была огромная глыба — или мне она такой тогда показалась, — почти совсем круглая; бесчисленные ее грани отливали прелестным лиловым блеском, как у настоящего аметиста. Я был ослеплен и не мог ею налюбоваться. Отец решил взять на память не весь обломок, а только самую красивую его часть, которую он и отделил от куска. Я подобрал с полу разбросанные осколки. Отец не возражал, однако предупредил меня: «Если хочешь, можешь с ними поиграть, но мы оставим их тут, на Крозоне». Он был весьма экономен: вместе с моими сокровищами наш багаж стал бы значительно тяжелее и пришлось бы платить за лишний вес. Но искушение было слишком велико. Воспользовавшись тем, что мама на минуту ушла из комнаты, я засунул бесценные камешки в чемодан, под стопку белья и кучу платьев. Подумав, я добавил еще мешочек с мельчайшим песком и галькой прелестной окраски, которые собрал на пляже.

Когда наши вещи взвесили, отец очень удивился: они стали тяжелее на двадцать два килограмма. Я трепетал при мысли, что моя проделка обнаружится. К счастью, все выяснилось только в Горроне, когда мама стала распаковывать чемоданы. Она с обычной своей добротой заступилась за меня и даже сумела развеселить отца. И вдруг отец, вместо того чтобы выбранить меня, сказал: «Молодец! Продолжай в том же духе!»

Так я стал коллекционером. Я собирал кремни, раковины и растения. Они были так красивы, имели такую совершенную форму, такой удивительный цвет, что мной все сильнее овладевала страсть к открытиям.

***

Когда мне было лет шесть-семь, в один ненастный день отец, как обычно, взял меня с собой на рыбную ловлю. Но вот пошел сильный дождь, и отец решил уйти домой. А я увлекся. Уходить мне не хотелось, и я уверил отца, что мой плащ не промокнет.

— Ну, как хочешь! — сказал отец и ушел.

Час спустя я притащил домой большую форель. Никогда не забуду, сколько трудов потребовалось мне, чтобы вытащить ее из воды; еще чудо, что не порвалась леска. Дрожа всем телом от волнения, я продел под рыбьи жабры веревочку и с торжеством понес домой свою добычу.

— Папа! Я поймал форель, в ней пять кило!

— Не болтай зря! Если она весит десять граммов, и то хорошо! — охладил отец мой пыл.

Когда мы взвесили рыбу, в ней оказалось около килограмма.

Отец не мог скрыть своего удивления: никогда еще ему не попадалась такая рыбина!

***

Приблизительно в эпоху «чудо-форели» отец, окончательно уверовав в мою любознательность, купил мне «полное оборудование натуралиста». Стоит ли говорить, что состояло оно всего-навсего из традиционного сачка для ловли бабочек!..

На следующее лето в Бретани я начал охотиться за бабочками. Любопытная подробность, достойная упоминания: в числе первых бабочек, которые я поймал, оказалось несколько желтых медведиц Гера. Это были редкостные образчики, но я тогда не придал этому никакого значения, ибо меня — еще одна забавная подробность! — куда больше интересовали красные бабочки того же вида. Как же я смеялся впоследствии, узнав, что красная распространена повсеместно, а все коллекционеры мечтают о желтых, действительно редких бабочках!

Но будь то желтые или красные бабочки, я не особенно увлекался ими. Гораздо большее впечатление произвело на меня открытие в дюнах Керлор: мы с отцом обнаружили там огромных гусениц толщиной в палец и длиной в 7–8 сантиметров. Сначала я боялся даже притронуться к ним: они были такие огромные и все время выбрасывали какую-то жидкость! Отец с трудом уговорил меня преодолеть свое отвращение; я наконец набрался храбрости и стал их собирать.

Мы унесли с собой сотню этих гусениц и поместили в ящик, наполненный мелким песком, чтобы они могли в свое время превратиться в куколок. Это превращение заинтересовало меня. Я с восхищением следил, как неуклюжие гусеницы превращаются в изящных бражников молочайных. Гусеницы бражников молочайных живут на молочае, богатом горькими ядовитыми соками, и питаются этим растением. Не прелестные пестрые камушки, не рыбы самых странных форм, а именно это превращение гусеницы в куколку и выход из куколки бабочки заставили меня призадуматься над неистощимыми тайнами природы.

Отца забавляло мое наивное удивление, однако он продолжал относиться вполне серьезно к моим первым шагам на поприще энтомологии. Как только из куколок вылетали бабочки, он учил меня, как их умерщвлять. Тогда еще не применяли ни эфира, ни цианида, а пользовались ваткой, смоченной в бензине.

***

Однако я погрешил бы против истины, если бы сказал, что мою судьбу решила поимка каких-то особенных, редчайших экземпляров бабочек. На самом деле своими первыми восторгами энтомолога я обязан весьма обыкновенной бабочке.

Как-то весенним днем 1889 года я заметил на столбе у входа в горронскую церковь тополевого ленточника, дневную бабочку с яркой, пестрой окраской нижней стороны крыльев. Теперь, вспоминая этот случай, я называю эту бабочку «обыкновенной», но тогда мне она показалась необычайно огромной и чудесной. Весь дрожа от волнения, я поймал ее, посадил в свой берет и надел берет на голову, чтобы моя пленница, упаси бог, не улетела.

Вернувшись домой, я, худо ли, хорошо ли, расправил бабочку, и она долго была гордостью моей коллекции.

Поощряемый отцом, я не бросал своих ребяческих занятий энтомологией. Увы, им суждено было прерваться через три года, когда меня определили живущим пансионером в Донфронский коллеж. Материальное положение отца ухудшилось в связи с его работами, о которых я расскажу в свое время, и он был вынужден отдать меня в это недорогое учебное заведение. Справедливости ради следует сказать, что репутация этого коллежа была весьма почтенной и я получил там хорошее образование.

Нелегкими были мои школьные годы. Я немного прихрамывал из-за вывиха бедра и с первых же дней стал козлом отпущения для большинства своих соучеников, здоровых и озорных сынков землевладельцев, которые не упускали случая подразнить меня, унизить, ударить. Но я не уступал им.

До сих пор в моей памяти свежо воспоминание о том, как я отплатил за все издевательства сыну часовщика, который был гораздо сильнее меня и особенно жестоко меня изводил. В один прекрасный день, когда чаша моего терпения переполнилась, я хватил своего обидчика головой в живот и, рванув его за ногу, повалил на пол. Затем, став коленом на грудь моего поверженного врага, я отодрал его довольно сильно за уши.

— Получай! Вот тебе за понедельник, вот тебе за среду!

И в довершение я раздавил его великолепные золотые часики:

— Отнеси их домой, отцу, пускай он их тебе починит!

Мои ответные удары завоевали мне уважение среди некоторых сорванцов, однако не избавили от преследований. Только после того, как я задал трепку одному молодому надзирателю, страдавшему тем же физическим недостатком, что и я, все мальчишки прониклись ко мне уважением. Поначалу наш надзиратель относился ко мне с симпатией, но затем перешел в лагерь моих противников. Как-то среди ночи я «нокаутировал» надзирателя (меня взбесило то, что он без всякого на то основания заявил, будто я пустил в дортуаре по полу деревянный шар), и мои бывшие недруги, вскочив с постелей в ночных рубашках, с торжеством пронесли меня по спальне. Их хромоножка оказался «таким молодчагой»!..

Трогательный эпилог: мои бывшие соученики по Донфронскому коллежу несколько лет назад сделали мне честь и пригласили председательствовать на их ежегодном банкете. Я дал свое согласие. И вот я снова очутился среди своих преследователей, теперь уже немолодых, утомленных жизнью людей, которые встретили меня весьма радушно. Я произнес небольшую речь, и, надеюсь, они уловили скрытую в ней дружескую иронию: «Благодарю вас, друзья мои, от всей души. Без вас, без тех мучений, которых я натерпелся в вашем обществе, я, возможно, не мог бы закалить свою волю; вы сделали из меня человека». Вот, примерно, что я им сказал.

***

Итак, мы с вами отклонились от энтомологии. Во время пребывания в коллеже я занимался ловлей бабочек только случайно, и моя коллекция не пополнилась новыми экземплярами.

Единственным моим развлечением во время коротких каникул было участие в работах отца. Несколько лет назад он начал борьбу против грозного врага культурных растений — майского жука. Вред, причиняемый этим насекомым сельскому хозяйству Европы, исчислялся тогда миллионами золотых франков в год. Мой отец решил организовать «Союз по уничтожению майских жуков». При поддержке министра земледелия Франции он привлек к делу учителей тех краев, где свирепствовал майский жук, и они мобилизовали на борьбу с вредителем своих учеников. Дети во время пахоты собирали белых «червей» — личинок майских жуков, а муниципалитет принимал личинок и перерабатывал их на удобрение.

В один прекрасный день отец, разглядывая собранных им личинок, заметил, что некоторые из них издохли и покрылись каким-то налетом, похожим на плесень. Отец предположил, что имеет дело с естественным заболеванием жука, и проделал множество опытов, стараясь заразить этим недугом здоровых личинок. Это ему удалось. Отец сообщил о результатах своей работы профессору Сорбонны Альфреду Жиару; тот выпустил книгу о болезнях майского жука, в которой с похвалой отозвался о труде отца, чем доставил ему большое удовольствие.

Помню, как к отцу приезжали представители различных иностранных фирм и предлагали ему уехать из Франции и на очень выгодных условиях разрабатывать его метод борьбы с майским жуком за границей. Но мой отец предпочел скромное жалование в шесть тысяч франков, которое выплачивало ему французское правительство. Он неутомимо продолжал трудиться вплоть до того дня, когда, истратив на опыты все свое личное состояние и состояние моей матери, вынужден был покинуть Европу, где ему грозила нищета.

Он согласился принять пост начальника строительных работ на гвианской каторге. Колониальные чиновники в Гвиане получали в три раза больше, чем чиновники в самой Франции; только таким способом отец мог расплатиться с долгами и содержать семью.

Мне было тогда пятнадцать лет. Известие о нашем отъезде наполнило мою душу счастьем. Незадолго перед этим я узнал, что моя мечта, заветная мечта стать морским офицером, рухнула из-за хромоты. Родители не соглашались, чтобы мне сделали операцию ноги: в ту пору это было серьезным риском. Меня утешала только мысль, что мне все-таки суждено увидеть новые горизонты. И вдруг я узнал, что отец решил оставить меня во Франции! «Перейдешь в лицей Лаваль», — заявил он. Я восстал. Помню почти слово в слово то, что я написал ему тогда: «Значит, ты уезжаешь и хочешь оставить своего сына! Что ж, скажу тебе откровенно, ты только выбросишь зря деньги на мое образование, потому что я не смогу найти в себе достаточно мужества для работы. Неужели ты лишишь меня радости путешествия! Нет, ты так не поступишь! Умоляю тебя, возьми меня с собой. Это вовсе не значит, что я брошу учиться, ведь в Кайенне есть лицеи». И я добавил: «Просьба моя — плод долгих размышлений. От твоего ответа зависит мое будущее».

Я получил от отца несколько кратких строк, которые тоже навеки запечатлелись в моей памяти: «Твое желание слишком сильно, чтобы я мог возражать. Поэтому беру тебя с собой; но, если ты поймешь со временем, что был неправ, пеняй на себя и не упрекай меня».

Эта книга послужит доказательством того, что мне не пришлось упрекать своего отца. Я отнюдь не считаю, что всё определяют обстоятельства; напротив, я думаю, что подлинное призвание проявит себя при любых обстоятельствах.