Охота за жуками
Охота за жуками
Когда я приехал в Рош-де-Куру, меня принял начальник мест заключения.
Насколько помню, он сказал мне примерно следующее:
— Господин Ле Мульт, мне много говорили о вас. Я знаю, в частности, что по происхождению вы бретонец и что вы очень не любите, когда вам, простите за резкость, наступают на мозоль. Знаю также, что в делах служебных вы человек непримиримый. Должен сказать, что я и сам не отличаюсь мягкостью характера и хотя ведаю административными делами, но вмешиваюсь также, насколько позволяют мне мои знания, в организацию работ. Прошу вас не делать ничего без моего ведома; все необходимые меры я обычно принимаю сам. Я просил бы вас только подписывать почту. Вот и все, что от вас требуется. Если вам не угодно принять мои условия, что ж, будем воевать. Если же вы пойдете мне навстречу, я разрешу вам вести любые интересующие вас научные исследования. Времени у вас будет вдоволь. Я сделаю все, что от меня зависит, чтобы облегчить вашу научную работу: на берегу вы можете пользоваться лошадьми, а для экспедиций по реке — паровыми катерами. Согласны?
Я принял это несколько странное предложение по двум мотивам. Во-первых, мне было известно, что комендант пользуется превосходной репутацией и отлично знает дело. Во-вторых, я с разрешения начальника мог отдаться энтомологическим исследованиям. О большем я и не мечтал.
Комендант сдержал слово.
Я мог странствовать где мне хотелось, и по воде и посуху, и вести любые задуманные мною исследования.
***
В Куру я занимал половину просторного дома. Дом был одноэтажный, что меня вполне устраивало. В доме были высокие потолки, и три его двери выходили на три веранды. К дому был пристроен павильон фасадом во двор. Во дворе располагался очень полюбившийся мне впоследствии птичник. На всех верандах я натянул полотно, как в Сен-Жане, и снова занялся ночной ловлей. Добыча оказалась довольно богатой, но редкие виды не попадались. Я вознаградил себя удачной ловлей в глубине острова, применив свои обычные приемы. Кроме того, я занялся выведением бабочек из гусениц и ловил жуков.
Жуки из Гвианы и других стран:
посредине — дровосек арлекин;
1-й ряд: долгоносик-компс; щитовидка гигантская; долгоносик циф узкий (Ю. Бразилия); 2-й ряд: кузька медный; кузька огненный; 3-й ряд: долгоносик циф Шеигерра; долгоносик циф черноточечный; 4-й ряд: платка двухреберная; бронзовка каемчатая; жужелица-нухотия (Лаос); бронзовка окаймленная; бронзовка пятнистая. Все жуки, кроме бразильского цифа узкого и лаосской жужелицы, из Французской Гвианы.
Одним из лучших моих приобретений была тысяча экземпляров великолепных жуков-дровосеков, в просторечии именуемых кайеннским арлекином. Это красивейший длинноусый жук мышино-серого цвета с розовыми и бурыми разводами.
Мне помог в этой ловле случай. Отправившись в глубь острова, на правый берег реки Куру, я решил поохотиться на лесоразработках; здесь добывались драгоценные породы дерева и высокосортный каучук.
Когда моя поездка уже приближалась к концу, десятник, узнав, что я энтомолог, попросил меня выяснить, какое насекомое наносит огромный вред здешним лесам.
Отправившись вместе с ним, я увидел участок леса, где по крайней мере процентов десять деревьев были повреждены и медленно погибали.
Странно выглядели эти деревья. Во многих местах в коре были видны чрезвычайно аккуратные и правильные прорезы, как будто здесь орудовали пробойником. Там, где кора была содрана, кружочки выступали на заболони. В центре каждого такого кружочка была дырка, и через эти дырки выползали... Кто бы, вы думали? Жуки-арлекины! Это была их работа. Я увидел, как, выбираясь наружу, жук выталкивает кружок коры. Рядом на земле возле деревьев, подвергшихся нападению вредителей, валялось множество таких кружков.
Перед превращением в куколку личинка прогрызает кору так, что кружок держится еле-еле и уступает первому же толчку жука, когда он достаточно окрепнет.
Видел я и другое.
Этот маневр арлекина подсмотрел местный дятел, сказочно красивая птица. Дятел забирается на дерево и внимательно прислушивается к шуму, который является сигналом к вылету арлекина; в тот момент, когда жук выталкивает кружок и роняет его на землю, дятел, пристроившись как раз над кружочком, вытягивает шею, хватает добычу и улетает, чтобы полакомиться на свободе.
Я подолгу наблюдал занятные сцены, влюбился в великолепного жука и решил привести сюда отряд дровосеков, чтобы они спилили два самых пышных дерева, уже немного попорченных арлекином. Дровосеки распилили стволы на части, по три метра каждая, и погрузили в вагонетки. Потом стволы были уложены на баржу; паровой катер взял ее на буксир и доставил в Куру. Здесь кругляки были разложены на моем просторном дворе. Ради удобства наблюдения я поставил кругляки стоймя и, должен признаться, действовал примерно так же, как дятел. Каждое утро я спускался во двор и подолгу вслушивался, стараясь определить, откуда собираются вылетать арлекины. Обнаружив это место, я пинцетом вынимал кружочек еще до того, как жук вытолкнет его.
Таким способом мне удалось добыть, как я уже говорил, тысячу экземпляров этих восхитительных длинноусых жуков, причем все они были в полной целости, ибо я ловил их прежде, чем они успевали повредить свои надкрылья или длиннейшие усы, ползая среди ветвей.
***
Никогда не забуду лагерь Париакабо, где мне пришлось пережить поистине радостные дни.
Я шел по лесной тропинке, охотясь за бабочками. В кармане у меня было несколько пузырьков и коробка с пустыми пробирками, ожидавшими будущих пленников. Вдруг на середине тропки я увидел супружескую пару — двух жуков, настоящих апокалиптических чудовищ мира насекомых. Я застыл, не в силах оторвать взгляд: это были дровосеки-титаны. Мне они показались гигантскими по сравнению с теми экземплярами, что я видел в коллекциях; на самом же деле они были больше всего на два или три сантиметра. Дело было в том, что я увидел насекомых живыми и сцепленными, причем усики их торчали вперед, а лапки были не сложены, как обычно, а распластаны. Поняв, какая небывалая добыча ждет меня, я задрожал от волнения и радости. Но как взяться за дело, я не мог придумать. У меня ничего не было ни для их умерщвления, ни для переноски. Я снял пиджак, набросил на этих чудовищ и быстрыми, осторожными движениями свернул его. Затем нарезал пучок маленьких крепких лиан, взял два носовых платка (у меня всегда было их с собой до дюжины), со всевозможными предосторожностями переложил в них жуков, снова укрыл эту импровизированную клетку своим пиджаком и, перевязав ее лианами, повесил через плечо. Вернувшись к себе, я обнаружил, что насекомые превратили мои носовые платки в клочья и, кроме того, очевидно в результате жестокой схватки, откусили друг другу по две или три лапки.
Взяв большой сосуд, я налил в него бензин и погрузил туда сначала одного, а потом другого жука. Умертвив и высушив обоих жуков, я сумел приклеить оторванные лапки на место.
***
Однажды я случайно подстрелил молодого пекари — дикое животное из рода свиней, легкое и подвижное. Я бродил по окрестностям самого отдаленного лагеря Гурдонвилль, на левом берегу реки Куру. Я уже давно облюбовал себе здесь уголки для ловли бабочек. Жатва обещала быть обильной, как вдруг я услышал шум, подобный грому. Почти в ту же минуту в пятидесяти метрах от меня возникло целое стадо пекари; их было несколько сот голов. Зная, что встреча с пекари чревата неприятными последствиями, я не мешкая взобрался на штабель кругляка. Стадо пронеслось в трех метрах, не заметив меня. Казалось, ничто не могло остановить этот дикий бег. Мне припомнились не очень-то веселые истории, которые рассказывали о пекари, и, в частности, совет: никогда не стрелять в животных, бегущих во главе стада. Зато можно было без малейшего риска стрелять по арьергарду, ибо пекари никогда не возвращаются. Как ни стремительно неслось стадо, я успел выхватить из-за пояса револьвер, с которым не расставался, и выпустить шесть пуль в отставших животных. Думаю, что я ранил несколько штук, а одного, которому попал в голову, убил на месте.
Когда пекари скрылись, я поспешил к своей добыче. Это был совсем молодой пекари, и я даже пожалел его. Правда, меня утешала мысль, что в лагере у нас уже несколько дней не было свежего мяса и товарищи обрадуются моей добыче.
***
Хотя все дни мои были заполнены трудом, я иногда тяжело ощущал одиночество. Особенно страдал я в часы трапез. Как бы мне хотелось, чтобы напротив меня за столом сидел друг, с которым я мог бы беседовать, делиться впечатлениями и мыслями! Нетрудно поэтому понять, как я обрадовался, когда примерно через полгода после моего приезда в Рош-де-Куру мне нанес визит вновь назначенный туда военный врач, очень милый молодой человек. Он вручил мне письмо от моего отца, рекомендовавшего нового коллегу.
«Доктор Пьер, — писал мне отец, — очень интересуется изучением насекомых; прошу тебя, помоги ему. Уверен, что ты найдешь в нем полезного и приятного соратника в общем деле».
Конечно, я не отказался от роли «наставника», потому что молодой врач сразу внушил мне симпатию. Он поселился в соседнем павильоне, прилегавшем к моему дому, и мы решили вести общий стол.
Вскоре мы сделались друзьями, и жизнь пошла веселее. Во время наших охотничьих вылазок мы подолгу беседовали о предметах, которые страстно интересовали нас обоих. В нашем распоряжении были две верховые лошади — Султан и Ноэль. Я предпочитал более горячего Ноэля, доктору Пьеру полюбился покладистый Султан.
Однажды доктора Пьера вызвали к умирающему на ферму, расположенную от нас в двадцати километрах. Вместо Султана ему пришлось оседлать Ноэля.
Чтобы добраться до Степной Долины близ Синнамари, где жил больной, надо было перебираться через заболоченный рукав реки, протекавшей по глубоким пескам. Доктор добрался до этих мест только к полудню и испытал всю ярость здешнего солнца. Ноэль, видимо тоже страдавший от жары, вздумал побарахтаться в речке. Замечтавшийся о чем-то доктор неприметно для себя выронил поводья, и лошадь, почуяв, что ею управляет новичок, спокойно улеглась прямо в мелкую воду реки. Пришлось доктору против воли искупаться вместе с Ноэлем. Он сердито подхватил поводья и натянул их, желая проучить Ноэля. Увы, конюх забыл застегнуть подбородник, и уздечка осталась в руках растерявшегося доктора, которому пришлось отведать вкус болотистых вод. Ноэль, почувствовав, что он свободен, отряхнулся, заржал и веселым галопом пустился напрямик к хорошо знакомой ему ферме. Незадачливому всаднику пришлось взять уздечку под мышку и шагать пешком. К счастью, до фермы было несколько километров, и доктор, освежившись, проделал этот путь без особых трудностей.
Я увидел доктора лишь поздно вечером. Он рассказал мне о своем приключении, посмеиваясь над собой, как и подобает настоящему мужчине.
***
В один из дней ко мне явились два рослых негра и принесли на сплетенных ветвях связанного двухметрового каймана. Кайман был живой. Что с ним делать? Конечно, проще всего было отравить его цианистым калием. Но тут возникло осложнение: меня интересовала только кожа животного, а доктор Пьер решил во что бы то ни стало отведать кусочек кайманьего хвоста, сообщив мне, что это настоящее лакомство. Я решил убить каймана шестью пулями, пустив по три в каждый глаз. Сказано — сделано. Но, когда я уже начал было с помощью доктора отделять голову каймана от туловища, я с ужасом убедился, что хищник еще жив. Хотя мы привязали его к дереву, он в ярости разинул пасть, и, если бы я не поберегся, он начисто отсек бы мне палец, а то и руку.
Мы оставили его на веранде в надежде, что конец уже близок. Убедившись, что он неподвижен, ссыльные снова привязали его к большой ветке, затем я и доктор Пьер вскрыли каймана, чтобы вынуть внутренности и отделить кожу от мяса. Когда эта операция была закончена, мы нимало не сомневались, что пресмыкающееся мертво, и все же у каймана еще хватило сил приподняться. Конечно, теперь он уже не мотал во все стороны головой, но нам пришлось ждать еще добрых четверть часа, пока он не переселился в мир иной.
Несомненно, эти последние судороги носили чисто рефлекторный характер.
По желанию доктора Пьера его повар приготовил к ужину якобы съедобную часть крокодила, и доктор наслаждался «лакомым блюдом». А меня чуть не стошнило от одного только запаха этого яства.