ПЯТНАДЦАТИЛЕТНИЙ ГОРНЯК

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

ПЯТНАДЦАТИЛЕТНИЙ ГОРНЯК

— Планер запустили, Петр Александрович!

— Елкинские... Сашина команда!

— Анна Прокопьевна! Мальчишки на крыше!

Забурлила, зазвенела сотнеголосо бревенчатая двухэтажная школа. Распахивались створки окон, барабанили каблуки по скрипящим половицам и ступенькам — хлынул вниз, во двор и на улицы Ирбитских Вершин поток ребят.

И из хат Ирбитских Вершин высыпали и взрослые и малышня. Сколько село стоит у истоков Ирбитки, такого не видывало, чтобы из дерева и бумаги живого сокола сделали.

Сначала, когда мальчишкам удалось поднять планер над крышами, он словно раздумывал: лететь или не лететь? То выискивал сизые над дымоходами дорожки, то срывался с них, раскачивался неуверенно и неловко... И вдруг, набравшись храбрости, задрал голову, скользнул на плечо невидимой восходящей волны и с ней — в весеннюю синеву!

Запрыгала на школьной крыше, заликовала пятерка ребят из Елкино — та самая, что создала и запустила планер.

— Марш вниз! — кричала со школьного двора классный руководитель шестого учительница математики Анна Прокопьевна.

Хоть и побаивались Анны Прокопьевны, а приказания ее и не думали выполнить: уж так славно парил в вышине планер, что оторвать от него глаз было не во власти пареньков.

— Сойди, пожалуйста, Саша, дело есть, — сказал совсем негромко учитель физики Петр Александрович Булгаков.

Если бы директор школы или даже отец велели ему спуститься в эту минуту с крыши, вряд ли Саша пересилил бы себя, но Петр Александрович!..

Как-то намекнул он, что школе нужен физический кабинет, слегка намекнул, а уж Саша с тремя дружками, тоже влюбленными в физику и в Петра Александровича, зачастили в механическую мастерскую шахтоуправления, становились к тискам и к токарному станку. Немудреные вещи делали: кронциркули, простейший динамометр, а как приятно, что Петр Александрович говорил на уроках: «Этот опыт мы произведем с помощью динамометра наших ребят» или еще что-то в том же роде.

Удачно получились у Саши школьные весы — маленькие, изящные, точные. Когда он принес весы в физический кабинет, девчонки не хотели их из рук выпустить. Петр Александрович при всех назвал тогда Сашу своим помощником.

Как же можно не услышать тихого голоса Петра Александровича!

Саша с сожалением оторвал взор от планера, спустился но пожарной лестнице.

— Не так запустили, Петр Александрович?

— Хорошо запустили. Но кто же найдет его? Похоже, над лесом, далеко за Елкино спустился.

— Найдем, не беспокойтесь!

И засверкали голые пятки доморощенных авиаконструкторов. Уж они-то знают каждую лесную тропку, каждую сосенку и ель во всей округе, — найдут.

Двое молодых учителей медленно шли к своему дому.

— Ты мне ребят испортишь, сверхласковый физик, — упрекнула мужа Анна Прокопьевна. — Саше надо серьезно заняться математикой, а ты все приборы да планеры...

— Твоя строгость ни к чему, Аннушка. У парня редкий талант проявляется. На что уж крючки и спицы, и те...

— И ты о крючках?! — смеялась Анна Прокопьевна. — Мало женщины уши прожужжали, и мужики начинают...

История со спицами произошла незадолго до запуска планера и действительно заинтриговала односельчан.

В субботний полдень, идя из школы домой, Саша увидел в сельмаге редкую толчею. Любопытства ради юркнул в двери, протиснулся сквозь гудящую толпу, заметил в руках у девушки покупку: толстоголовые, неуклюжие, с налетом ржавчины крючки и спицы.

Саша прыснул:

— Почем рогатины?

Девушка вгляделась: таким инструментом ни носки, ни тем более кофту не свяжешь. С досады озлилась на Сашу:

— Чего хихикаешь, тебе и таких не сробить.

— Сроблю, какие ты и не видывала. Кружева вязать будут.

— Языком лихо вяжешь, хвастуша...

Пропустив мимо ушей колкость, Саша предупредил покупательниц:

— Рукодельницы! Пальцы пожалейте. Этакими рогатинами не варежки вязать — на медведя ходить.

Женщины и до появления Саши видели, что товар никудышный, брали потому, что даже подобные спицы крайне редко бывали в сельмаге. Обещание Саши, которого знали как лихого на работу паренька, сделать вязальный инструмент вполне устраивало, и некоторые женщины, побросав на прилавок товар, затребовали обратно деньги.

Очередь таяла. Продавец накинулся на Сашу:

— Зачем народ мутишь? Куда дену товар?

— Пригодится для охоты, — съязвил Саша, убегая.

— Подожди, сморчок, Матвею Аверьяновичу нажалуюсь! Задаст тебе охоту...

Но шахтер Матвей Аверьянович Сысолятин, услышав о случае в сельмаге, рассмеялся и разрешил Саше поработать у домашних тисков.

Остаток субботнего дня и воскресенье с утра до вечера Саша мастерил крючки и спицы. Сделал их штук полтораста и в понедельник раздал женщинам и девушкам. Односельчанки подолгу разглядывали серебристые, отшлифованные до зеркального блеска спицы и крючки. Они оказались настолько удачными, что рукодельницы могли бы из паутины кружева вязать.

Но, пожалуй, самой большой страстью Саши в то время были часовые механизмы.

Дома все его признавали за старшего над настенными ходиками, древними, как бабушка. Они не знали остановок, показывали верное время, пока брат Степан не надумал забрать у Саши его монополию. Однажды Степан стал копаться в ходиках и сломал зубчатое колесико. Пришел Саша из школы, а мать чуть не плачет. Начал ее успокаивать:

— Это даже хорошо, маманя, что поломалось. Новое сделаю — век послужит.

И сделал, и затикали часы по-прежнему.

Когда соседки узнали, что Саша смастерил зубчатое колесико, обновил ходики, к нему зачастили и знакомые и незнакомые

Откажется часовой мастер в районном центре — Сухом Логу — ремонтировать безнадежный механизм, бегут на выручку к Саше. Сунут на рынке швейную развалину-машину непонятливой хозяйке, и она к нему. А Саша-кропотун, как ласково звала его бабушка, не беря ни копейки за ремонт, чистит стершимся напильником ржавые детали, подгоняет, возится иногда весь праздничный день, пока машина не заблестит, не запоет, не проведет ровную, без единого обрыва строчку.

Протоптали тогда дорожку к дому Сысолятиных не только с родного поселка Елкино — из Ирбитских Вершин, со станции Алтынай. Другим было бы в тягость, а Саше — удовольствие. Выполнит школьное задание — и к верстаку, что отец пристроил возле ворот. Бывало, и зимой его от верстака не оттащишь. Кликнет мать и два и три раза, а он уважительно скажет: «Сейчас, маманя, бегу!» — и снова забудется в работе.

Затеи Саши Матвей Аверьянович всерьез не принимал: сам в шахте, сыновья старшие тоже, и меньшому уголь рубать, а не спицами и часиками забавляться. Когда Саша показывал отцу удачные вещицы, особенно те, что делал для школьного физического кабинета, Матвей Аверьянович подолгу вертел их в истресканных, как пересохшая земля, ладонях, внимательно разглядывал. Видно было — нравится ему мастерство сына, и все же ворчал:

— Баловством занимаешься. Лет через пяток быть тебе шахтером.

Но и года не прошло, как Саше пришлось заменить отца и трех братьев.

В начале войны на фронт ушли шахтеры Степан, Николай и Иван Сысолятины. За ними призвали в армию и Матвея Аверьяновича. Обычно крутой, суровый с сыновьями, он в тот раз ласково привлек к себе Сашу, сказал как равному:

— Оставляю тебя хозяином — ты мужчина.

И «мужчина» в пятнадцать лет спустился в елкинскую шахту № 5 не на час, как прежде, когда наведывался к отцу и братьям, а как человек, работающий для фронта.

Его поставили электрослесарем, сказали: в забой рановато, успеется. А уже через несколько месяцев пришлось забыть о возрасте Саши. Опять группу шахтеров призвали в армию, и Саша напросился совмещать профессии электрослесаря и взрывника.

Опасно было взрывное дело в плохо механизированной, запущенной елкинской шахте. Взрывник там, как сапер на фронте: одна ошибка — и нет тебя. Влезешь в узкую щель забоя вслед за бурильщиком, тот пробурит шпур, уползет назад, а ты остаешься совсем один. Тихо поскрипывают, потрескивают крепежные стойки. Каждый твой нерв ощущает это поскрипывание. Кажется, порода жмет не на стойки, а на твой затылок, на темя. Тебя лихорадит не от холода — от страха. Заставляешь пальцы вставлять в шпур патрон с огнепроводным шнуром, зажечь конец, а мысль сверлит, подмывает: не успеешь — огонь бежит по шнуру быстрее, чем ты ползешь, — разорвет!..

Как-то незаметно для себя Саша забыл о страхе, привык к взрывному делу. И совсем другие мысли стали занимать его в забое.

Он представлял себе, как эшелоны с углем мчатся к электростанциям, как уголь превращается в кокс, как плавится сталь — та, лучшая, броневая, что идет на танки, та, знаменитая легированная, из которой делают авиационные моторы, пушки и автоматы. Значит, и он помогает отцу и братьям, значит, и он угольком своим участвует в битвах с фашистами.

В елкинской пятой шахте Саша Сысолятин познал смысл слов: мужество, верность, дружба.

Когда четырех шахтеров и его, новичка, засыпало в штреке, когда восемьдесят с лишним часов они были без воды и пищи, оторванные от всего живого, они не сомневались: шахта ищет, рвется к ним всеми силами и средствами, возможными и сверхчеловеческими, никто не позволит себе отдыха, не будет знать покоя, пока не проложат к ним путь, не вырвут из черного плена.

И пятнадцатилетний горняк отвечал на верность верностью, безоглядной готовностью пожертвовать собой ради жизни товарища, ради коллектива.

Тоже молодой, всего года на два старше Саши, забойщик Меркурьев проходил однажды выработку для вентиляции участка. Саша шел мимо, увидел, как кровля начинает осыпаться.

— Бросай, угробит!

Заело Меркурьева. Широкоплечий, сильный парень, он покровительственно оглядел щуплого Сашу, рассмеялся:

— Надумал мышонок учить кота технике безопасности...

Не успел Саша и двадцати метров пройти по штреку, как услышал задыхающийся крик Меркурьева — порода накрыла его с головой.

Подбежавшие с двух сторон шахтеры быстро откинули от Меркурьева породу, сложили стойки крест-накрест, в «костер», способный на некоторое время обезопасить заваленного человека от новых обрушений. Шея и плечи Меркурьева стали свободными, но ноги оказались крепко зажатыми глыбой породы. Оставалась единственная возможность спасения — вырезать одну из нижних стоек «костра», пролезть в клетку, попытаться там разрушить и отбросить глыбу с ног пленника. Это сделал Саша.

Не разгибаясь, задыхаясь от угольной пыли, орудовал он возле товарища. Пришлось не бить, а царапать отбойным молотком — не развернешься в норе. Да и нельзя сильно ударять — больно Меркурьеву. Но и спешить надо. Трещали стойки, многотонный корж породы давил на «костер», угрожал сплющить клетку вместе с двумя парнями в ней. Не думал о себе Саша, рыл, как крот, и вырвал из беды товарища.

Горный мастер похвалил Сашу:

— Характер отцовский. Нервишки крепкие!

Нервишки...

Под этим словом старый шахтер подразумевал: и спокойную выдержку Саши, и его сметливость, и самоотверженность, и доброту отзывчивой горняцкой души.

Возможно, самое важное, что воспитал шахтерский коллектив в подростке, — это хладнокровное, осмысленное внимание ко всему, что делается вокруг него.

Нет мелочей под землей. Здесь ничего нельзя делать в полдуши.

Или отдавай себя целиком, с сердцем, с нервами, со всем, на что ты способен, или уходи и никогда не приближайся к стволу шахты. Даже к заброшенной, давно не действующей не подходи!

Была такая рядом с пятой шахтой. Работала когда-то до революции, имела смешное имя «Клара-Лара» — купец-хозяин так назвал ее в честь двух своих дочерей. Худая слава шла о шахте-могиле, где не было никакой механизации, где горняки гибли от взрывов рудничного газа метана, от безразличия хозяев к угледобытчикам, которых и за людей-то не считали. Эта худая слава пережила шахту, стала известна из дедовских рассказов поколению Саши Сысолятина. Черный, костлявый копер торчал над «Кларой-Ларой», напоминая горнякам пятой и о былом каторжном труде, и об опасности, которую продолжала таить в себе шахта.

Ее отработанные горизонты находились выше горизонтов действующей пятой шахты. Живую соседку от мертвой отделяла стена породы метров в тридцать. Если бы горизонты старой шахты, наполнились водой, она могла прорваться в пятую шахту и натворить бед. Пришлось поэтому держать у основания ствола «Клары-Лары» камеронщицу — работницу, которая включала через каждые четыре часа мотор, чтобы насосы выкачивали воду, не дали ей подняться выше допустимого уровня.

И без «Клары-Лары» хватало работы у Саши — электрослесаря, взрывника, неосвобожденного комсорга шахты. И все же он «Клару-Лару» не оставлял без внимания — мало ли что может случиться, если время от времени не наведываться к дежурным. Не был Саша прозорливцем, не думал, не гадал, что его случайный приход отведет от шахты катастрофу.

В тот день камеронщица Нина Брылина проспала выход на работу, примчалась включать насосы с опозданием на три часа. Вода поднялась на пять метров, мотор оказался на треть в воде. Нужно было несколько метров плыть под водой, чтобы добраться до рубильника и включить его, — девушке это было не под силу. «Пока добегу до шахты, пока придут люди — зальет все...» — ужасалась она. Когда взбежала наверх, увидела спокойно идущего ей навстречу Сысолятина.

— Сашенька, милый, горе!

Он слетел вниз по стволу. Свет маленькой лампы испуганно мигал в бурлящей, поднимающейся воде, вот-вот и рубильник захлебнется, тогда никто уж не поможет.

— Веревку!

Саша дважды крутанул вокруг себя по поясу, конец веревки подал девушке.

— Судорога схватит — тащи назад! — И нырнул под воду.

Несколько минут провел в ледяной воде, но рубильник включил. Заурчал мотор. Насос заработал.

После того дня безусого комсорга стали звать не иначе как Александром Матвеевичем.

В сорок втором году смертью храбрых пал старший брат, Степан, — рядовой, пехотинец. Согнулась от горя мать. Совсем взрослым стал Саша. Еще нет ему и семнадцати, а у него уже седьмой разряд, он по две-три смены не оставляет забоя, работая за себя, за отца и братьев.

Почерневший до того, что русые волосы кажутся белее снега, возвращается Саша домой. Мать поливает на руки, шею и худые плечи теплую воду, подает полотенце и говорит, как прежде говорила отцу:

— Садись, хозяин, ешь...

Весной сорок третьего последнего мужчину из шахтерской семьи Сысолятиных призвали в армию.