Партийный карп на буковине

Партийный карп на буковине

Как появляется география рыбацких путешествий? Наверное, по-разному. Это зависит и от характера рыбака, и от его рода занятий. У меня случались самые неожиданные встречи и от них возникали новые маршруты. Я вдруг попадал в места, о которых не имел понятия. Однажды в Москве, сев в такси, я ехал в Переделкино, неожиданно разговорились. Добродушный водитель, оказался родом из Черновцов. Слово за слово – рыбак рыбака видит издалека. Таксист, став москвичом, сохранил в душе тоску по родным местам, которые с годами еще и идеализировал.

– Рыбалка на Буковине, это тебе скажу, рыбалка. Я выловил короба на десять кило, когда в прошлом году ездил на родину в отпуск.

Я, конечно, развесил уши. Приехав в Переделкино, мы еще полчаса сидели в машине, дабы счетчик считал в те годы копейки, а беседа на рыбацкую тему была мне куда дороже. Кончилась встреча тем, что я записал московский телефон водителя, адрес его брата в Черновцах и пригласил моего нового знакомого со мной отобедать. Таксист был на линии и еще не набрал план. Московские таксисты во времена развитого социализма должны были рублей двести привезти в парк и еще что-то положить себе в карман. Немалая толика уходила мелким начальникам и диспетчерам, подкармливать приходилось и механика и сменного мастера. Мой новый знакомый, поэтому, пообедать со мной не смог и больше я его никогда не видел. Прошел год или два, я с режиссером готовил сценарий для Ташкентской студии. Работать мы решили на Эльбрусе, в доме моего отца, заядлого горного лыжника и страстного фаната гор. Летом его дом пустовал за отсутствием снега, и я пригласил туда режиссера. Кроме него, я приволок и своего тбилисского друга, который должен был по ходу жизни обучать меня английскому. Я готовился в заграничное турне и нуждался в языке. За режиссером увязалась некая ташкентская дама, приписанная к картине в качестве редактора. Даму звали Ириной, и осталась она у меня в памяти благодаря тому, что требовала написания слова Аллах с маленькой буквы. Не по причине атеизма, а от безграмотности. Был я молод, самоуверен, и любил компании. Мой тбилисский приятель привез с собой невесту балеринку. Тогда она была просто его девушкой, а невестой стала в процессе путешествия. Они живут до сих пор, и, кажется счастливы. И так, режиссер, дама редактор, тбилисский друг с девушкой и еще, в качестве лирического дополнения, моя приятельница Наташа. Этой веселой компанией мы оказались в поселке Терскол Кабардино-Балкарской АЭССР, в пустом доме моего батюшки. Из окна дома в безоблачную погоду виднелись обе главы белоснежного великана Эльбруса, и было не жарко, что после Ташкента казалось раем. До обеда мы с режиссером честно сидели за сценарием, а по вечерам предавались всяческому веселью, не брезговали и Бахусом.

Я не любитель горных лыж, и к стыду рода носящего фамилию одного из горнолыжных корифеев державы, кататься на них не умею, Батюшка не раз пытался меня вовлечь, но очереди на канатных дорогах плюс невероятная скученность народа возле трасс, меня раздражали, и папаньке пришлось смириться. И потом, рыбак – это уже образ жизни. Изменять рыбалке я не хотел.

Днем, если сценарий заходил в тупик, мы с тбилисским другом нанимали местных лошаденок и объезжали окрестность. Особенность четвероногого транспорта заключалось в его необычном упрямстве. Лошадки не желали сворачивать с троп привычных маршрутов и возили седоков от шашлычной, до шашлычной. Сдвинуть их в сторону никакой возможности не было. Не помогали не ласки, ни поощрения сахаром, ни угрозы кнута. Пришлось смириться и трусить от шашлычной Азау, до кафе возле канатки Чегета. Но нас это не угнетало, поскольку пейзажи были восхитительны, и каждое облачко или тучка изменяли их до неузнаваемости.

Если не считать даму редакторшу, она в нашу компанию не вписывалась, за десять дней совместной горной жизни мы так сладили наш быт, что, закончив сценарий, не хотели расставаться. Решили продолжить отдых совместным путешествием. При раздумьях о маршруте, я вспомнил московского таксиста и его брата в Черновцах. Девушка тбилисского друга, балерина, должна была отметиться в театре, чтобы не упустить зимних ролей в грядущим сезоне. Мы договорились, что она к нам присоединиться в Черновцах но, поскольку не знали, где остановимся, условились общаться через центральный узел связи.

К всеобщему удовольствию, дама редактор сошла, к родственникам в Ростове. Тепло попрощавшись с ней на перроне, мы отплясали дикий танец радости и поехали дальше.

На Западной Украине мне раньше бывать не доводилось, и я до сих пор не перестаю радоваться своему бездумному экспромту. С годами способность к подобным поступкам утрачиваешь. Черновцы, к моему удивлению, имели вовсе не провинциальный, сильно ополяченный шарм. И поляков в них и вправду, было много. Пред нами случилось с польскими путешественниками курьезное приключение, и мы слышали о нем неоднократно. Молодая пара катила в машине с домиком прицепом. Ночью на трассе, муж остановился и, открыв капот, проверил уровень масла в двигателе. Его молодая супруга, спавшая в домике, ощутила остановку и в чем мать родила, а дело было ночью, вышла до кустиков. Поляк не предполагавший об отлучке суженной, закрыл капот и продолжил путь. Молодая панночка, облегчившись, с ужасом обнаружила себя голой на совершенно пустой трассе. К счастью, деревенька оказалась не очень далеко. Панночка постучалась и, сильно напугав семейство хаты, получила приют и рубище в качестве одежды.

Язык Буковины схож с польским, и женщина кое-как смогла объяснить свое положение. Тем временем муж, утомившись у руля, решил отдохнуть и, войдя в домик-прицеп, обнаружил отсутствие супруги. Путем дедуктивных размышлений, сообразительный шляхтич понял, что случилось, но не вспомнил место своей остановки. В работе по воссоединению семьи из братской Польши приняло участие огромное количество самых разных людей, и история закончилась хэппи-эндом.

В Черновцах, европейском с готическим налетом городке, мы без труда разыскали брата таксиста, и тот конвейером дружеских связей, поселил нас на прудах в охотничьем доме, принадлежавшем партийным тузам Буковины. Домик стоял километрах в тринадцати от города, имел несколько комнат увешанных рогами, холодильник, много диванов и своим балконом выходил на каскад прудиков. Налет своеобразного партийного шика казался нам необычайно комичным, а прудики скорее декоративными. Рано утром я взял удочку и вышел на разведку. Червяков в сухой пыли разыскать мне не удалось. Зная, что карась, а присутствие его в водоеме наблюдалось невооруженным глазом, не откажется от хлебной приманки, я сделал из хлеба нечто вроде массы, и забросил нехитрую снасть с бережка. Через минуту я вынул карасика размером с ладонь. Улов заставил меня развеселиться. Проехать столько верст, для такого скромного трофея, мне показалось смешным. Следующий заброс доказал, что я не прав. Поплавок ушел под воду, а спуск и глубина прудика, где я начал ловлю не превышал метра. Я подсек. В результате что-то без всяких усилий, не напрягаясь, оборвало мою леску. Я перестал веселиться, ручонки мои затряслись. Я снова нацепил мякиш и закинул удочку. Карасик с ладошку ни заставил себя упрашивать, но я уже не расслаблялся. Компания продолжала спать, поскольку раннее утро, время рыбака, а рыбаком в компании числился я один. Сторож домика, поселив нас, с удовольствием отбыл в город, а никого другого в радиусе десяти километрах я не видел.

К одиннадцати часам натаскал ведро карасиков. Все они, как близнецы были одного размера и мерцали золотом бочков. Закончив с рыбалкой, я бросил остаток хлеба в пруд, и уже хотел отправиться будить компанию и требовать помощи в зачистке улова, как замер пораженный. Плавающий кусок хлеба внезапно исчез. Причем, не растащенный стайкой карасиков, а одним махом. Огромный круглый рот засосал ломоть, оставив на воде легкие расходящиеся круги. Я побежал в дом, отломал корку хлеба, привязал к концу снасти несколько мелких крючков и, сняв груз, направился обратно к прудику. Забросил хлеб без груза, и он поплыл слабо гонимый ветерком. Прождав, я снова сменил хлеб, и снова забросил, поскольку старый намок и начал притопляться. Я, конечно, сообразил, что гигантский, круглый рот может принадлежать только карпу. Но обладатель такого ротика обязан был весить больше десяти килограммов.

Напрасно друзья и дама сердца требовали моего участия в застольях и беседах. От пруда, стойко вынося остракизм компании, я не отходил целый день. Должен сказать, что мой соавтор по написанию сценария, режиссер, Владимир Сергеевич Иогельсен (увы, его уже нет в живых) человек необычайной судьбы и большой мастер, как бы теперь сказали, приколов. Он был на много старше меня. Учился в довоенном Ленинграде вместе с такими корифеями, как режиссер Борис Равенских, артист Аркадий Райкин, и единственный из живущих ныне Никита Богословский. Страсть последнего к розыгрышам давно стала легендой. Иогельсен в этом искусстве не очень отставал. Хотя в его судьбе веселого было мало. Оказавшись на гастролях с театром в окруженном немцами Пятигорске, Владимир Сергеевич попал в плен и провел остаток войны в Гамбурге. Там, под бомбами американских союзников, играл пьесы для заключенных в русской труппе вместе с загадочной Ольгой Чеховой. После освобождения Красной армией провел пятнадцать лет в лагерях, уже наших. После смерти вождя народов Владимира Сергеевича выпустили на свободу и дали курс в Ташкентском театральном институте. Пережив блокаду, немецкий плен и наши лагеря, он умудрился сохранить оптимизм и острый наблюдательный глаз режиссера. А мой вид, в носовом платочке вместо панамы, с покрасневшим от чрезмерного загара пузом, и с удочкой в дрожащей руке, повод для издевательств давал. Но ни его уничижительные насмешки в присутствии дамы сердца, ни соблазн холодного пива в тени террасы, ни жаркое настырное солнце не могли оторвать меня от прудика. Часов в шесть вечера я своего дождался. «Рот» взял хлеб и я подсек. Леска не порвалась. Но в долю секунды с треском лопнул пластик удилища и его конец, под моим удивленным взглядом, скрылся в пучине. Затем, в центре пруда огромный карп вылетел на пол метра и, с грохотом разметая фонтаны брызг, ушел под воду. Поплавок и конец удилища я извлек, зайдя по шею, но карпа на леске давно не было. Следующий день я снова дежурил на берегу. Карасики растаскивали мою корку, но ОН больше не появлялся. Через три дня вернулся сторож и поведал, что в этих прудах рыбачить смертным запрещено, и карп здесь вырастает до пятнадцати килограммов. Ловить его можно на жмых. Но если я очень хочу, он возьмет сеть и карп наш. От этого предложения я с возмущением отказался. Победить рыбу таким нечестным способом, мне казалось недостойно.

– Секретарь райкома не рыбак. – Сообщил сторож. Поэтому дальнейшая судьба великана могла сложиться удачно.

Прожив в партийном домике четыре дня, мы поехали на машине брата московского таксиста в Черновцы, и там мой тбилисский друг нашел письмо своей балеринки. Она уже два дня томилась на частной квартире. Встреча друга с возлюбленной навернула слезы на наши глаза. Вечером на террасе охотничьего домика состоялась помолвка, и мы наутро, с трудом свинтив организмы после ночного застолья, отправились в Кишинев. В этом путешествии случилось еще немало всевозможных приключений, но к рыбной теме они отношение не имели, и рассказывать о них я тут воздержусь.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.